Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]
— Ждала тебя. Не пришел… Зачем же?.. Я ведь не осуждаю. Я раньше догадывалась, молчала только, думала — уйдешь…
— Извини меня, Мотя, — тихо проговорил Степан, не глядя на Мотю.
— Да чего уж там, — махнула рукой Мотя и крепче сжала руку Степана.
— Мне не нужно было бы к тебе приходить. А я пришел и мучаю тебя…
— Ты не виноват… Это я сама… сама… И бабку Матрену спрашивала, как ты там живешь, и Катерину… Чем я хуже Катерины…
Она уткнулась ему в грудь, беззвучно заплакала. Он гладил ее по волосам, успокаивал:
— Не надо, Мотя, ну что ты…
Она вдруг отстранилась от него, невесело усмехнулась:
— И ты жалеешь… Все жалеют… А я не хочу, не хочу!
— Ну что ты, Мотя! Разве я…
Степану было трудно говорить, и он не знал, что нужно делать, стоял посреди комнаты, держал в руке мешок, наконец выдавил:
— Пойду…
— Останься пока, Степа. Я ведь нисколько не обижаюсь… Я ведь понимаю.
Мотя подошла вплотную к Степану и так выразительно глянула на него, что у Степана даже руки похолодели.
Никогда Степан еще не замечал, как может быть неистова, до беспамятства страстна до ласки женщина! Какая сила пробудилась в ней? Почему она то сквозь слезы, то сквозь улыбку тянется к его губам? Отчего он сам не может оторваться от ее глаз, хочет окунуться в эти расширенные зрачки? Где найти ответ? Может, в тех муках, в которых рождаются настоящие человеческие чувства, может, в самом стремлении жить, да так, как никто еще не жил, а может, от резкого сознания того, как много уже потеряно и мало остается сделать?! Трудно сказать, но горечь жизни Моти вылилась, кажется, на одном дыхании:
— Война, будь она проклята! Все у меня унесла: и молодость, и мужа, и счастье! Все во мне покалечила. После войны нашелся хороший человек, сошлась с ним, думала, дети будут, заживем. Да война повредила что-то в нем и в могилу унесла… И вот одна живу. Живу в достатке, хорошо будто живу, уважают все, в газете печатали, и все-таки так иногда пусто кажется, грустно…
Из деревни они вышли рано утром, еще не гнали коров. Трава была в росе, из-за бора поднималось солнце, гнало тени от высокого плетня к реке, над которой сеялся бархатный туман. Кричали ранние петухи, над отдельными трубами домов струился в небо молочный дымок.
Шли и оба молчали, не находили слов. Миновав огороды и выйдя в степь, остановились на краю полевой дороги.
— Здесь я один пойду, — сказал Степан.
— Да, — проговорила Мотя.
Они помолчали.
— День будет солнечный, — сказал Степан.
— На поезд не опоздаешь?
— Я налегке, раз-раз — и там.
Они снова помолчали.
— А то возвращайся к нам в деревню, — напомнила Мотя. — Иван Кириллович будет рад.
— Не надо об этом, Мотя.
— Хорошо, я не буду.
И опять помолчали.
— Пойду я, — сказал наконец Степан и подал Моте руку.
Мотя протянула свою и, волнуясь, быстро заговорила:
— Прощай, Степа. Я тебя не забуду. Добрый ты, ласковый… Ну, иди. А не то жена все глазоньки проглядела… Смотри не оставляй ее, Степа… Прощай.
— Прощай, Мотя.
Степан поправил на плече рюкзак, поднял ящик с инструментами и быстро, не оглядываясь, пошел по дороге. Мотя сначала шла за ним, потом остановилась и смотрела вслед до тех пор, пока Степан не растаял в мареве золотистой степи. Тогда Мотя упала в скошенную душистую траву, в которой весело и настойчиво звенел невидимый кузнечик.
Еще один день
Участковый милиционер Малыхин свернул с дороги и пошел вдоль забора по заросшей подорожником тропинке. Ему было скучно, хотелось скорее дойти до милиции, поболтать с секретаршей Надей, в общей комнате под огромным фикусом поиграть в шахматы.
Утро только началось, а солнце уже разгорелось, и было душно, запахло горячей пылью и горькой полынью.
— Господи, опять она! — воскликнул Малыхин и поморщился.
У ворот колхозного рынка спиной к нему стояла Киселева и, вероятнее всего, торговала леденцами. «Может, мне не тревожить ее сегодня?» — подумал Малыхин и тут же прибавил шаг, но метров за сорок пять остановился.
Он должен подойти к ней незаметно. Сейчас она не видит его, но ей могут шепнуть покупатели, и тогда Киселева ускользнет, затеряется в толпе. Не зря ее называют удачливой, сколько раз она обводила Малыхина вокруг пальца, или, как здесь привыкли говорить, оставляла на бобах.
В заборе есть дверца, но дойти до нее незамеченным очень трудно, и все-таки Малыхин, помедлив немного, решается. Не упуская из внимания Киселеву, он быстро идет по тропинке. Торговка ни разу не шевельнулась. Малыхин рванулся к дверце, толкнул ее и, уже не останавливаясь, побежал к воротам.
Он появился перед Киселевой в тот момент, когда она спокойно зазывала следующего покупателя:
— Покупайте леденцы — будете молодцы! Петушки и рыбки — для детей улыбки!
Увидев Малыхина, машинально повторила:
— Для детей улыбки, — и опустила руку с леденцами.
— Не ожидала? — усмехнулся Малыхин.
— Ох и напугал же ты меня! — притворно вздохнула торговка.
— Тебя напугаешь… Давно стоишь?
— Только пришла. Любого спроси — соврать не дадут, — быстро заговорила Киселева, поглядывая по сторонам.
— Сумку давай! — строго сказал Малыхин. — Ну!
Она прижала сумку к груди, отступила назад.
— Пожалей, — попросила она. — Ничего не продала.
Толпа любопытных росла, обступала их со всех сторон, теснила к забору. Кто-то весело крикнул:
— Детектив напал на след!
И еще кто-то хихикнул под самым ухом:
— В другом месте не найдешь, а тут — пожалте!
Некогда оглядываться, да и разговаривать бесполезно, и Малыхин торопит Киселеву:
— Я жду!
Но та продолжает упорствовать. Она не оправдывается, она просто тянет время и выбирает момент, чтоб ускользнуть от милиционера. Но сейчас сделать это невозможно — она прижата к забору и по лицу Малыхина понимает, что из ее затеи ничего путного не выйдет, и она сама протягивает сумку с леденцами.
— На, подавись! — говорит она злобно.
— Ну, ну, полегче, — небрежно ворчит Малыхин и подталкивает Киселеву к выходу. Теперь можно сказать несколько слов и в адрес толпы, но ему никто не возражает. Люди быстро и молча расходятся, и Малыхин говорит Киселевой:
— Разбежались твои защитнички. Как ветром сдуло.
Они вышли из ворот рынка как старые знакомые. И когда одна пожилая женщина, проходя мимо, воскликнула:
— Куда ты, Василиса Егоровна! — то Киселева, вскинув голову, ответила весело, даже с какой-то хитрецой:
— Вот, в гости пригласил. Не хочешь с нами?
Перешли дорогу и свернули за угол длинного деревянного дома. В переулке остановились.
— Ладно, иди, да не попадайся. — Малыхин махнул в сторону улицы. — Ну, иди!
— А сумку?
— За ней придешь в отделение.
— Да пропади она пропадом!.. — И пошла не оглядываясь.
— Подожди.
— Чего?
Малыхин открыл планшетку, набил ее леденцами — «петушками» и «рыбками», но все не вошли, тогда он высыпал остальные в пыльный бурьян и кинул пустую сумку Киселевой.
— Чтоб больше не видел!
Теперь он сам повернулся и пошел прочь. Он не был уверен в том, что Киселева не появится на рынке или где-нибудь в другом месте. Если не завтра, так послезавтра наверняка она снова наполнит сумку леденцами, и тут ничего не поделаешь.
«Кажется, полчаса прошло, а может, и больше», — подумал Малыхин и заторопился в милицию.
Но в пути ему еще раз пришлось задержаться.
У детского сада, напротив железнодорожного переезда, остановка машин была запрещена. И машину, которая стояла там, Малыхин приметил сразу же, как только стал пересекать всегда тихую сонную улицу. Он заторопился, но шофера в кабине не оказалось. Не было его и поблизости, и спросить не у кого. Малыхин присел на ступеньку кабины с теневой стороны, ковырял носком ботинка невысокий репейник. Время тянулось медленно, и Малыхин, по долгу службы привыкший к долгим ожиданиям, начал нервничать, и когда наконец к нему подошел шофер, он не накинулся на него с бранью, а поднялся, вежливо козырнул и сухо, деловито заметил:
— Как же так, а?.. Знака не приметили, а он тут давно висит.
— Да я приезжий…
— А правила и приезжему полагается знать. А ну-ка, ваши права.
Шофер подозрительно долго рылся в грудном кармане, потом шумно вздохнул и сунул в руку участковому документы, аккуратно перевязанные тесемкой.
— Ну, паспорт мне не нужен. И эти справки тоже можете взять… А, да вы не впервой нарушаете! Нехорошо. Записать придется.
Шофер нахмурился и, ворча что-то про себя, полез в кабину. Но Малыхина он уже не интересовал, и когда машина проехала, он лениво посмотрел ей вслед и подумал о том, что застать секретаршу Надю он сможет сейчас только в столовой.
